Наала Авидзба, Sputnik
60 портретов художника Руслана Габлия передают характер и чувства тех, кто защищал Абхазию. В рамках нового проекта информационного агентства Sputnik Абхазия "Ненарисованные воины" на ресурсах портала публикуются рисунки военных лет художника и очерки о защитниках страны.
Ляля Аршба родом из Ткуарчала. Как рассказал ее младший брат Роберт, после окончания Гупской школы она поступила в радиотехнический техникум в Ткуарчале, десять лет работала на заводе "Аргонавт" в родном городе.
В момент начала войны Ляля жила и работала в Сухуме. В первые военные дни она перебралась в Верхнюю Эшеру к сестре, которая работала в ресторане в ущелье. Именно там создавал уже третий эвакуационный пункт организатор медико-санитарного батальона Батал Кобахия. В своем рассказе "Лялька" он вспоминает день знакомства с Лялей Аршба. Это было 19 августа.
"В то утро я начал подготавливать третий за эти три дня эвакопункт. Мне приглянулся стеклянный боковой бар ресторана "Эшера". Во-первых, там были две изолированные комнаты. Во-вторых, окна были во всю стену, и они смотрели прямо на город. Тогда никто и не мыслил, что мы покинули его надолго.
Вокруг сновало много людей <…> В комнату, которую мы приводили в порядок, зашли две девушки и сели тихо так в углу. Одна из них, маленькая, смуглая, с угрюмым и решительным лицом.
— Ты живешь здесь? – спросил я скорее по инерции.
— Нет, я из Ткуарчала.
— Тебе надо ехать в Гудауту. Там собираются беженцы. Там что-нибудь предпримут для тебя.
— Мне незачем ехать в Гудауту, у меня в Эшере живут родственники, – не очень дружелюбно, можно сказать, даже грубовато, ответила она.
— В таком случае иди к родственникам, если это неопасно. Но сидеть здесь не надо. Нам надо подготовиться к работе.
Она помолчала. Немного сдвинулась с дивана. Переглянулась с подругой. Я не стал ее донимать. Наверное, ошалела от стрельбы. Придет в себя, уйдет, подумал я.
К вечеру смотрю, смуглая все еще сидит. Перспектива оставлять ее на ночь мне совсем не нравилась. Уже несколько дней мы не спали, а она упорно сидит на диване. Так, пожалуй, до него не доберешься. Но она не уходит. Те несколько дней, что мы помогали раненым, мне показались вечностью, и я с усталостью фронтового врача сказал:
— Тут, между прочим, могут начать стрелять, и будет небезопасно.
— Ну и что же? Вы же здесь!
— Мы, между прочим, врачи и бойцы, — сказал я, странно, но я почти был в этом уверен.
— Я тоже врач.
— Ты что медицинский окончила?
— Нет.
— А что?
— Техникум, радиотехнический.
— Ну, так может, пойдешь в штаб, радистом?
— Можно подумать, вы тут все врачи.
Да, она не зря тут тихо сидела! Внимательно прислушиваясь к разговорам, видимо, уяснила для себя, что мы все собрались тут кто угодно, только не медики", — делится воспоминаниями автор рассказа.
Ляля не ушла, несмотря на все "попытки и интриги" Батала Кобахия, причиной которым было стремление оградить ее от опасности.
"Потихоньку она стала убирать на эвакопункте, подносить медикаменты, воду <…> Проходя частенько мимо меня, она демонстрировала, что никуда не собирается уходить. Но мне не до нее было. Бог с ней, пусть ходит! Потом привык к ней и стал следить, чтобы не осталась голодной. Как-то, раздобыв где-то первые 10 комплектов формы, я стал распределять их между девушками. Ребята, которые работали с нами на машинах для вывоза раненых, даже и не претендовали на них. Ясно, что в первую очередь надо одеть девушек. Нехорошо, что они тут бегают по горам в широченных юбках. Лялька сидела в углу и совсем не смотрела в нашу сторону. Ну, просто совсем в другую.
— Арахь бааи! ("Поди сюда" по-абхазски — ред.) – сказал я ей.
Встрепенулась.
— Исымаукыи уара, иуҭахыи? Сыуҧырхагома? (Ну, что ты достаешь меня, что тебе надо от меня? Мешаю я тебе что ли?— ред.)
— Форму возьми, нечего тут форсить в гражданских панталонах.
Я, конечно, язвил. На ней было надето что-то вроде джинсов. Именно что-то вроде. Потому как за эти три-четыре дня, и потом неизвестно, когда она в Эшеру к родственникам приехала, то, что на ней было надето, уже было нечто среднее между штанами и панталонами, неизвестного цвета и происхождения.
Она встрепенулась. Вдруг спинка выпрямилась. Как лань, засеменила ко мне. Не пробежала, а засеменила. Видно было, что так и не осознавала еще вполне то, что я принимаю ее в группу, раз уж предлагаю самое ценное, что мы на тот период добыли на разбомбленном складе в Нижней Эшере: 10 глянцевых роб со штанами типа галифе моды времен Великой Отечественной войны. Иначе как воспринимать, что я ей предлагаю форму? У девушек и ребят потеплели глаза. Они уже давно заметили мой полный и демонстративный "игнор".
— На, возьми. Приоденься.
Потом посмотрел на нее, улыбнулся и так ласково съязвил:
— Все равно, слишком маленький размер, никому и не подойдет.
Видимо, привыкнув уже к моему отношению, не моргнув глазом, не пикнув, она быстренько выхватила робу из моих рук, не веря до конца, что действительно может быть ее обладательницей".
Практически сразу Ляля стала самым незаменимым человеком для всех. Она систематизировала имеющийся перевязочный материал, насобирала носилок, на которых полеживали уставшие от боев ополченцы, аккуратненько сложила их у эвакопункта и бдительно следила за тем, чтобы их никто не трогал, что было весьма важно, вспоминает Кобахия.
"Мало того, она тут же принялась вымывать нашу операционную, так ее окрестили бойцы, и через пару дней в ней был почти стерильная чистота и порядок. Все время только и слышно было:
— Лялька, где бинты? Лялька, где носилки? Ляля, есть что-нибудь поесть? Ляля….".
Батал Кобахия отмечает в рассказе, как Ляля рвалась с ним на выезды, но он предпочитал ездить сам. Ляля была недовольна, считая, что он снова пытается лишить ее прав, ограждая от опасности, к которой она готова.
В один из дней, когда случился танковый прорыв, он выехал со всеми бойцами.
"Опять жуткий обстрел. Останавливаю машину, и вдруг оттуда выходит слегка ошарашенная перестрелкой, но с полной решимостью на лице Лялька. Оказывается, она украдкой залезла в непросматриваемый салон, и, как мышка, молчала всю дорогу. Но было уже поздно что-то обсуждать, и поэтому я сделал вид, что ничего страшного не происходит, и пусть она приготовится к бою и оказанию помощи нуждающимся. Мы стали все у оврага, но и он уже не защищал нас от обстрела. Я в тот день впервые за 10 дней после начала войны нашел время постирать свои вещи. А был я в ту пору в белоснежных штанах, желтой майке и босоножках. Именно в этом фривольном одеянии меня застала война на раскопках в Сухумской крепости <…> В таком виде я и попал на передовую, и в нем пришлось провести первые дни своего боевого крещения <…> Так вот, именно перед выездом я, наконец-то, постирался и весь в белом и чистом оказался на передовой, врасплох, перед обстрелом. Вдруг слышим все команду:
– Ложись! Прижмитесь к оврагу все!
Куда ложись? Да я ведь штаны запачкаю! Ни за что! Все залегли, я один, весь в белоснежном, с ужасом стою, но не решаюсь кинуться на землю. Вдруг новый шквал и оглушительный грохот, перебиваемый криками:
– Хейлага, уҽкажь! (сумасшедший, ложись! — ред.)
Но, по всей видимости, я настолько оглох, что не в состоянии был оценить реальное положение вещей. Как бы не так, едва сквозит в голове, не стану валять чистые штаны в грязи. Вдруг неожиданно Лялька вскакивает, как рысь на добычу, хватает меня и, опрокидывая лопатками на землю, прикрывает меня всем телом:
– Ты что? Ты в своем уме? Ты что себе позволяешь? Ты что на меня накинулась? Ты что не видишь, что я могу запачкаться? Вот погоню тебя, будешь мне знать свое место! – рычу я и пытаюсь освободиться. Но не тут то было:
– Молчи, слушай! Лежи спокойно! – и замахнулась ручонкой на меня, прижимая теснее к земле.
И сколько воли и силы в голосе. И я вдруг осознаю, что происходит вокруг. Затихаю, пытаюсь снять ее со своей груди и прикрыть собою, но мне не удается. В ней столько силы, да и веса. Ничего себе, а ведь совсем мышонок. Потом, когда все закончилось, и мы все стали тихо подниматься и отряхиваться, я заглянул в ее глаза и понял. Господи, до чего же они лучистые, и какие искорки в них, и какая она высокая и красивая, и какой чудный цвет лица. И вдруг я понял, что ее жизнь – это самое бесценное, что сейчас есть рядом со мной, с нами. И не я ее прикрыл, а она меня. Она, вдвое меньше меня ростом, да и весом.
Девочка, совсем еще ребенок. Лялька, будто читая мои мысли, вдруг говорит тоном ласковым, но не терпящим возражений:
— И совсем я не ребенок! И теперь одного тебя мы не пустим сюда. Тебе нужны помощники. Не для тебя одного только война, мы тоже в ней. Не бойся за нас. Друг друга и будем оберегать! Думаешь, если мы женщины, у нас сил нет что ли? Мы крепкие, выдержим все и вместе с вами будем! Не смотри, что я такая маленькая. Это ростом таким меня всевышний наградил. Но я жилистая. И силы во мне есть. Я знаешь как наравне с братьями землю пахала во время сева. Они за мной не поспевали.
С того дня Лялька забросила эвакопункт, выезжая по множеству раз в любое время суток везде, где слышались залпы и шли бои, поскольку раций тогда было мало и не на всех позициях, и мы не всегда могли знать, есть ли там кто-нибудь, нуждающийся в нашей помощи".
Это был не первый случай, когда Ляля, не слушая никого, тайно отправлялась туда, где нужна была помощь. Во время грузино-абхазских столкновений в 1989 году, рассказал брат Ляли Роберт, мужчины не взяли ее с собой на линию обороны. Но молодая девушка, переодевшись в мужскую одежду, надев шапку, тайком забрав ружье брата, отправилась на мост через Галидзгу. Там, в Очамчырском районе, ополченцы остановили продвижение грузин на Сухум.
О ее бесстрашии в один голос говорят все, знавшие Лялю. Гурам Квициния, водитель скорой помощи, вспоминает, что она совершенно не знала страха.
"Был такой случай, мы находились в Эшере, в школе, там был штаб. Собаки уже начали забегать в подвал, и мы уже знали, что начнется минометный обстрел. Они чувствовали. А Ляля пошла в это время за водой. Это чуть подальше было. Я кричу ей: "Давай быстрее, сейчас обстрел начнется!" И так получилось, что она осталась снаружи. Она стоит, и вокруг начинают взрываться снаряды. Шага она не сделала, не легла, не испугалась".
В мартовском наступлении Ляля Аршба и ее боевая подруга Мзия Абухба, которую все называли мама-Мзия, в течение нескольких дней под дождем, в грязи, под градом пуль оказывали раненым помощь прямо у реки и поднимали их в блиндаж к трассе, пишет Батал Кобахия.
Медсестра Нанули Хагба рассказала о том, как во время наступления интернациональная группа с Ибрагимом Ягановым спускалась к Гумисте, чтобы помочь бойцам. Точную дорогу они не знали, и именно Ляля Аршба провела их к реке.
"После жуткого марта Лялька смолкла. Она услышала, что дети в блокадном Ткуарчале голодают. Перестала есть мясо. Потом перестала есть сладкое, сахар. Постепенно перешла на один хлеб. Наши уговоры не помогали. Она решила так и делала так, как решила. Обет, говорит, дала, что пока не поедет в Ткуарчал, есть не будет ничего. Однажды она приехала в Гудауту и слегла. Молчит. Я тогда в перерывах между боевыми действиями пытался отправить на Восточный фронт кое-какие медикаменты, которые перевозили на вертолетах. Был май месяц. Иногда на вертолетах отправлялись и ополченцы в Ткуарчал. Мест свободных всегда не было. Очень сложно было в него сесть. Лялька вдруг решительно мне говорит:
– Я должна поехать домой, в Ткуарчал. Ты отпусти меня. Поговори с начальством, если ты захочешь, меня сразу же посадят в вертолет. Я только родных увижу, посею кукурузу, время уже подошло, и сразу же вернусь. Братьям, наверное, некогда. С оружием они, не до посева. А старики мои уже не в силах. Ведь ты знаешь, без тебя и мамы-Мзии, да и без всех вас, но вас особенно, я уже не смогу и дня быть. Все сделаю и вернусь. Чувствую я, что, если не поеду, совсем мне плохо будет.
Нет, нет, и нет! Не пущу я ее, не пущу, и все. Я не могу больше думать о вертолете. После 14 декабря, когда сбили вертолет с женщинами и детьми, мысль о полете туда просто сводила меня с ума. Я уговаривал ее недели две. Она уже больше лежала, обессиленная от недоедания, и вдруг сказала тихо:
– Завтра я перестаю пить воду, если ты мне не дашь слово, что отправишь меня домой.
И я знал, что она так и поступит. И я помог ей уехать. За день до вылета она попросила, чтобы я ее окрестил в церкви.
– Жаль, нельзя, чтобы ты был крестным братом, так мне было бы ближе. Ну, тогда будешь моим крестным отцом, хотя у меня к тебе чувство, как будто я старшая сестра.
И что-то в этом было. За семь месяцев, что мы были вместе, она мне уже была как сестра, и как будто бы и не младшая. Медсестра. Сестра. Моя сестра", — вспоминает Батал Кобахия.
Нанули Хагба рассказывает, как все просили Лялю остаться в Ткуарчале, не приезжать обратно.
"Она успела вспахать поле и засеять его, хотя все отговаривали ее, ссылаясь на то, что рановато для посева кукурузы, привела в порядок свой дом, увидела родных и через неделю решила вернуться", — пишет Батал Кобахия.
14 июня 1993 года над Марухским перевалом был сбит вертолет МИ-8. Останки Ляли похоронили у родственников в Эшере. После завершения боевых действий родные перезахоронили ее в Ткуарчале.
В памяти всех, кто ее знал, Ляля Аршба осталась молодой, бесстрашной девушкой, готовой в любую минуту ринуться в наибольшую опасность, рискуя собой ради других.
